Борис Яковлевич Ларкин приходится мне двоюродным дедом. Он родной брат моей бабушки. А я его внучатый племянник. Его история в нашей семье долгое время было окружена семью печатями тайны и страха. С малолетства я украдкой слышал скупые разговоры о каком-то дяде Боре, который живет где-то далеко и лишь в 90-х годах бабушка, наконец, осмелилась поведать мне всю правду о нем и показать чудом сохранившееся фото. Сейчас это фото уже обошло весь Интернет и многие его видели. Тогда такое увидеть было невероятно. Но начнем по порядку...

Родился Борис Яковлевич в 1916 году за год до известных октябрьских событий. Отец его, старый еврейский музыкант, дал сыну музыкальное образование, отправив на учебу в столицу. Борис, окончив музыкальное училище и проработав несколько лет в одном из эстрадных коллективов, все же вернулся в родной Бердянск и стал преподавать музыку в одной из школ города, параллельно подрабатывая музыкантом в местном театре. Бабушка говорила, что причиной возвращения его стала несчастная любовь, но он в этом никому не признавался. Играл он практически на всех духовых музыкальных инструментах, но в оркестре его коньком был кларнет.

Когда началась война, Борис, как и все музыканты оркестра, получили бронь, но отказался от нее и в числе первых добровольцев отправился на фронт. Вояка из него, как и из любого музыканта был некудышний, да и все остальное ничего хорошего не сулило. Через три месяца после начала своей фронтовой жизни Борис попадает в окружение, а затем в плен. Несколько пересыльных лагерей и в конце концов он оказывается в Бухенвальде. О том, что он попал в Бухенвальд, родные в Бердянске узнали почти сразу, получив от него письмо. Вопреки страшным рассказам о лагере смерти и строгом отношении к заключенным, узникам разрешалось переписываться с родными и близкими. Кроме почты на территории концлагеря, со слов Бориса, находились спортзал, театр, баня, вещевой склад и прочие немаловажные помещения для заключенных. Сначала он работал на заводе, собирая различные крупные механизмы. Никаких каменоломень и прочих тяжелых работ не видел и не слышал о них. О заживо сожженных тоже. Кормили постно, но сытно. Хорошие работники у немцев были в цене. За воровство, лень, непослушание и порчу имущества жестоко карали. Через полгода немцы узнали, что он музыкант. Лично какой-то штурмбанфюрер прослушал, как он играет на кларнете и определил его в оркестр концлагеря. По мнению Бориса на прослушивании сыграл он неважно, пальцы не слушались после долгого перерыва и ежедневной работы на сборке. Но немцу понравилось. Он сказал - «Яволь!» и ушел, а капо потом добавил – «Повезло тебе, Боря! На хорошие хлеба переходишь». В тот же день его перевели в другой барак и определили в оркестр. От работы полностью не освободили, а лишь перевели на сборку часов. На время репетиций от работы освобождали. Часть времени они играли на улице для заключенных. Никаких «проводов» в крематорий, о которых трубила советская пропаганда, не было. Играли только для живых узников в нерабочее время. Немцам нравилось, что русские музыканты(а для немцев понятия «советский» не существовало, все советские для них были русские) схватывали на лету. Музыканты воодушевленно кивали в ответ на похвалу и молчали. Вся фишка заключалась в том, что почти все произведения, которые предлагались немцами, были нашим музыкантам хорошо известны, только носили другие названия и другое авторство. Плагиат или просто-напросто воровство в советской стране процветали, поэтому многие произведения, а особенно марши, «изучались» в Бухенвальде с лету. Немцы просто не нарадовались талантливым русским музыкантам. В конце-концов тот самый штурмбанфюрер подарил Борису за отличную игру швейцарские часы.

По мере приближения фронта настроение немцев стало ухудшаться, они стали больше злиться, но сильно особой жестокости не проявляли. Тем не менее, один из музыкантов пострадал по своей же вине, что-то украв на заводе, где они работали, и отправив домой в посылке. Воровство раскрылось и виновного повесили, несмотря на его заслуги. В конце 44-го стало еще тяжелей. Англичане разбомбили склады с продовольствием и самим немцам стало нечего есть, а не то, что кормить заключенных. Тем не менее, похлебку давали регулярно, а сами немцы ходили голодные и такие злые, что не дай Бог было им попасться под горячую руку. С приближением фронта начались регулярные бомбежки америанской, английской и советской авиацией. Очень многие заключенные погибли во время работы на заводах, часть и в самом концлагере. Вот тогда крематорий и заработал на полную катушку. Хоронить ведь было негде. Музыканты уже играли мало. Да и остальные заключенные почти не работали. В конце-концов, в апреле 1945 года пришло долгожданное освобождение. Сначала освободили союзники. Сразу же предложили советским заключенным отправиться на западную сторону, популярно объяснив, что ожидает их на родине. Многие не поверили, некоторые согласились и их сразу же куда-то увезли. Остальные, в том числе и Борис, стали ждать передачи советской стороне. Передали аж летом. Все это время кормили спецпайками и уговаривали уехать в США. Соглашались немногие. За территорию лагеря не выпускали, хотя даже немцы предоставляли иногда такую возможность. Наконец пришли наши. Радость, братание, слезы на глазах, спирт рекой, свободный выход в Веймар, город вблизи концлагеря. Вместе с советскими солдатами заключенные ходили грабить немцев и насиловать немок. Пришла долгожданная свобода. Но с питанием были большие проблемы. Обозы растянулись. Кошевары не успевали готовить даже солдатам. Да и воровство интендантов, как оказалось, процветало. Пришлось трошки поголодать. Или забирать у немцев то последнее, что еще у кого-то из них еще осталось. Борис сблизился с молодым лейтенантиком-очкариком, выпускником московской консерватории, который как и он отказался от брони и пошел на фронт, но попал не в боевую часть, а в особый отдел. Тот по секрету сообщил, что скоро перекроют свободное хождение и посоветовал ему уходить к союзникам, потому как будущее не сулило ничего хорошего. В ответ Борис вспылил и стал бить себя кулаком в грудь и рассказывать о любви к Родине. «Как знаете», - сказал ему тогда лейтенант – «Мое дело предупредить». Позже он помог Борису отправить через военную почту посылку домой с трофеями и теми самыми часами, подаренными штурмбанфюрером, от которых посоветовал поскорей избавиться. А особенно от фотографий, которые вообще предложил Борису сжечь. Тот сжег, но одну все-таки оставил. В письме Борис написал родным, что жив-здоров и скоро приедет домой. Их действительно пообещали отправить в скором времени домой, но это "скоро" почему-то подзатянулось. На месте концлагеря Бухенвальд был организован спецлагерь НКВД. Заключенным не разрешалось перемещаться по лагерю без особого распоряжения. Кормили очень плохо. Зато регулярно допрашивали, всем ставили в вину сдачу в плен и работу на немцев. Интересовались, куда они дели личное оружие и личные документы, особенно партбилеты. Лейтенанта перевели в другое место службы и общаться на эту тему Борису уже было не с кем, как и послать весточку родным. Голодуха, грязь, антисанитария и т. д. В результате - болезни и тысячи смертей. Трупы не хоронили и не сжигали. Они просто лежали на территории лагеря и гнили. Летом.

Наконец им сообщили, что начинается отправка на Родину. Все обрадовались. Каждый день грузовики увозили бывших узников для погрузки в эшелоны, идущие на Восток. Пришла очередь и Бориса. Загрузили в теплушки. Битком. Ехали долго. Остановки только ночью. Открывали теплушки, но выходить не разрешали. Кормить не кормили. В туалет под себя. Но люди все равно радовались. Кончились муки. Домой. К родным. А дома ждали. Очень ждали! Письмо с посылкой получили. Радовались, что живой. И ждали. Каждый день!

И вот раздалась  команда – «Из вагонов!» Теплушки открылись и взору бывших узников нацистских концлагерей предстали долгожданные бескрайние просторы родной, прекрасной и горячо любимой Родины, но почему-то в снегу. Ранней осенью!!! Это был Магадан. Немецкий концлагерь был сменен на советский ГУЛАГ. Предателям Родины, а они теперь являлись таковыми, прощения не было.

А дома ждали! Оббивали все пороги. Обходили все инстанции. Нигде не могли им ничего сообщить. Или не хотели. Звучала обычная фраза - «В списках не числится». Даже среди пропавших без вести. Через год после хождения по инстанциям им сообщили, что Борис находится в заключении возле Магадана. Осужден трибуналом по 58-й статье, хотя ни Борису, ни другим бывшим узникам нацистских лагерей обвинение предоставлено не было. Всех осудили заочно и отправили отбывать свой срок.

Мать с сестрой, узнав адрес зоны, где отбывал свое «наказание» Борис, отправились туда, но встречу с сыном и братом им не разрешили. Он был лишен права встреч с родными и переписки с ними.

В 1953 году после смерти Сталина грянула амнистия. Но она коснулась в первую очередь уголовников. Борису «посчастливилось» лишь в 1956 году. Да и то частично. Он был оставлен там же вблизи Магадана на поселение под жесточайшим контролем. Но теперь уже ему можно было послать весточку родным и повидаться с ними, не покидая территории. Вот тогда-то Борис, наконец, и встретился с матерью и сестрой. К слову сказать, отец и брат Бориса геройски погибли на фронте. При первой встречи Борис поведал родным о своих злоключениях и сказал сакраментальную фразу – «Только здесь я понял и почувствовал, что такое настоящий концлагерь. Все немецкие лагеря, в которых мне довелось побывать по сравнению с ним просто рай».

Только в 1970 году Борису, наконец, разрешили оставить место поселения и отправиться в родной Бердянск, куда он так давно стремился. По дороге домой вблизи Челябинска он умирает. Сердце не выдержало. Там же его и похоронили. Везти домой бывшего зэка, тем более политического, категорически запретили.

Вот так и окончилась судьба моего героического двоюродного деда, высококлассного музыканта, ушедшего добровольцем защищать свою Родину, которая предала и убила его.

На фото:
- Борис Ларкин(второй справа) в составе оркестра концлагеря Бухенвальд, 1943 год
- Борис Ларкин весной 1941 года